Отправлено: 07.04.09 18:27. Заголовок: Я хочу поделиться сл..
Я хочу поделиться случаем реальным случаем из жизни, который лично у меня оставил большое впечатление... Это произошло год назад, на одной из подмосковных конюшен, где стоят и спортивные лошади и просто любимые лошади частных владельцев. Вот как-то сообща (сотрудники, арендаторы и владельцы) решили позвать батюшку и освятить помещение конюшни. Батюшка подощел к вопросу совсем "не формально", всему народу было "приказано" быть и принимать участие в освящении, а также по желанию детям, женам-мужьям и всем желающим знакомым. В назначенный час собрались. Батюшка выбрал для начала службы самую большую комнату, принесли ведро воды, батюшка зажег свечи, все люди встали полукругом и батюшка начинает читать молитвы, а его помощник-староста подпевает, где необходимо. И вдруг движение-волнение во вторых рядах сзади и в первый ряд прямо напротив батюшки появляются... стая собак, живущая при конюшне, полным составом. Собаки молча и чинно, цепочкой просачиваются вперед и рядком рассаживаются впереди людей (не ложаться, а именно садятся) и внимательно смотрят и слушают батюшку. Собаки так и досидели до конца обряда освещения воды, а потом мы все дружной цепочкой (включая собак), ходили по всему помещению, пока окропляли стены, лошадей. Вот собственно и все. Все присутствующие были кто удивлен, кто поражен увиденным поведением собак, никто равнодушным не остался, у меня всплыло в памяти - "всякое дыхание да хвалит Господа...". Хотя наверное, если быть скептиком, можно и другие причины найти для собачьего поведения. Но в тот момент никто из людей скептиком не был.
В одном из монастырей живет собака, подпевающая церковному звону
«Всякое дыхание да хвалит Господа»(Пс. 150, 6)
Слова из этого псалма святого Царя и пророка Давида, которые Церковь поет во время Всенощного бдения, нашли неожиданное подтверждение в одном из Западно-Украинских монастырей.
Эту удивительную историю рассказали в одном из вечерних выпусков теленовостей. Жил себе пес по кличке Белый. Имя такое он получил из-за окраса шерсти. Отличалась эта дворняга злобно-агрессивным и драчливым нравом, чем будоражила всю сельскую округу. Со временем Белый переселился в мужской монастырь, но нрава своего не изменил, - оставался таким же злобным. В обители он выполнял функции сторожа. Но однажды с этой собакой случилась беда. Кто-то чуть не перерубил его топором. Белый был на пороге смерти, но братия обители выходили бедное бессловесное животное.
Со времени выздоровления нрав пса круто изменился. Теперь он забыл свою былую злобу, охраняет монастырское добро вполне дружелюбно, постится вместе с братией. Но самое удивительное, - Белый выучился петь. Если, конечно, так можно говорить о собаке. Как только зазвонят в монастырские била – колоколов в обители нет, Белый бежит к звоннице и, подняв свою острую мордочку, увенчанную коричневым носом к небесам, возносит свою, собачью, хвалу Господу, стараясь попасть в унисон с звуками била. Насельники монастыря, улыбаясь, говорят: «Всякое дыхание да хвалит Господа».
Многие люди, считающие себя православными, очень не любят собак, считают их низшими и нечистыми из всех животных. Но посмотрите, какой пример подает нам, наделенным разумом, эта бессловесная тварь.
Мы часто даже не замечаем, что ходим с разрубленной грехом душой и продолжаем жить как ни в чем не бывало – ходим в храм, соблюдаем посты, исповедуемся, а жизни своей не меняем, продолжаем жить во грехах. Пусть же пример пса по имени Белый послужит нам, людям, - венцу творения, к вразумлению и исправлению. Давайте тоже научимся славить Господа не только устами… http://www.hram-evenkya.ru/fnews2.php?id=2039
ДЖАНА
постоянный участник
Пост N: 182
Откуда: Москва
Отправлено: 07.04.09 21:25. Заголовок: Две хороших истины: ..
Две хороших истины: "По вере и воздастся" и "Дорогу осилит идущий".
Яра
постоянный участник
Пост N: 273
Откуда: РФ, Пенза
Отправлено: 08.04.09 15:43. Заголовок: леди ,спасибо за ссы..
Старушка, что называется, зажилась. До последнего у себя в селе вставала с петухами, возилась по дому и возле дома и только с наступлением холодов позволяла внукам забрать себя на зиму в город. К концу поста городская квартира уже мучила её, хотелось на воздух, к земле, к своей хатке, которую перед Пасхой нужно было и проветрить, и убрать, и украсить. Но этой весной домой её не отвезли. Ослабла бабушка. Ослабла вдруг сразу, как будто сила ушла из неё так, как уходит воздух из развязанного надувного шарика. Сначала она вставала и ходила по квартире, в основном до туалета и обратно. Затем и этот путь стал для неё непосильным. Маленькая и тихая, как больной ребёнок, она лежала в отведённой для неё комнате. Внуки вставали рано и, попив чаю, уносились на работу и по делам. Правнук уходил в школу. Поэтому для старушки наняли сиделку, и та ухаживала за бабушкой. В её комнате было чисто и тепло. Ела она мало, меньше младенца, и ежедневным занятием её было смотреть в окно напротив и читать по памяти молитвы.
Такой я и увидел её, высохшей, с заострившимися чертами лица, лежащей на спине и смотрящей прямо перед собой. Меня пригласили её причастить. Зная по опыту, что люди часто зовут священника к больному, когда тот уже ни есть, ни говорить не может, то есть не может ни исповедаться, ни причаститься, я спросил перед приходом, может ли она исповедоваться. «Она у нас очень набожная, и сейчас только и делает, что молится», — отвечала внучка.
В условленный день меня забрали из церкви и привезли к старушке. По моей просьбе столик возле кровати застелили, поставили зажжённую свечу и стакан, в котором на донышке была тёплая вода — запить Причастие. Затем внучка с мужем и сиделкой вышли, и мы остались вдвоём.
«Вы слышите меня, бабушка?» — спросил я. В ответ она кивнула и губами сказала «чую». Теперь нужно было задавать вопросы, спрашивать о грехах, обо всём том море всевозможных ошибок, которые сознательно и несознательно совершаются людьми, и которые, как цепи на рабах, висят на людских душах. Я задал один вопрос, другой... Старушка ничего не ответила. Она продолжала смотреть прямо перед собой, только руки сложила ладонями вместе так, как их складывают на западе, когда молятся. Это были руки, работавшие тяжело и всю жизнь. Я часто видел такие руки у стариков, перекрученные ревматизмом, худые, со вспухшими венами, и всегда мне хотелось их поцеловать. Историю ХХ века с его коллективизациями, трудоднями, войнами, бедностью, молчаливым терпением можно учить, не читая книг, только глядя на руки стариков, всё это переживших.
Бабушка вдруг зашевелила губами, и я склонился к ней, стараясь расслышать хотя бы слово. «За молитв святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй мене». Старушка молилась, молилась так, как её учили родители или парох, с теми особыми выражениями, которые встречаются в старых молитвенниках, изданных где то во времена Первой мировой. Она прочла «Трисвятое», дошла до «Отче наш» и прочла Господню молитву отчётливо. Затем стала читать Символ веры. Я слушал. Там тоже попадались старые слова, сохранившиеся ещё со времён Димитрия Ростовского. Вместо «нас ради» я услышал «нас диля человек и нашего диля спасения». Это было трогательно и красиво. Человек достиг заката земной жизни, готовился встретиться с Богом и уже не мог говорить, но всё ещё мог молиться. Человек молился, повторяя слова, со времён детства повторённые уже не одну тысячу раз. Какие грехи она совершила? Какие из них оплакала и исповедала? За какие понесла очистительные скорби, хороня родных, болея, тяжко трудясь? Вряд ли я мог уже это узнать. Но нельзя было не причастить эту сухонькую и беспомощную женщину, лежавшую перед моими глазами и молившуюся, сложив по детски руки.
Не поворачивая головы и не меняя выражения лица, она приоткрыла рот, чтобы принять Святые Тайны. Затем покорно запила, два раза глотнув тёплой воды из стакана, который я поднёс к её устам. Когда я стал читать «Ныне отпущаеши», старушка, словно закончив работу и собираясь отдыхать, закрыла глаза и опустила руки вдоль тела.
Уходя, я поговорил с внучкой о том, как поступать, «если что», и, отказавшись от чая, попросил отвезти меня в храм. Пока мы ехали по узким улицам перегруженного машинами города, мне хотелось думать о Марии Египетской, которая просила Зосиму перед тем, как её причастить, прочесть молитву Господню и Символ веры.
Бабушка отошла на Светлой седмице. Мы с псаломщиком пели над ней Пасхальный канон, и казалось, что она вот-вот приоткроет уста и начнёт шёпотом повторять за нами: «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начало и, играюще, поем Виновнаго...»
На девятый день внучка с мужем и сыном была у нас в храме, и мы служили панихиду. Так же было и на сороковой. В сороковой день после молитвы я спросил у внучки, как их дела, как жизнь, как правнук отнёсся к смерти старушки.
— Всё хорошо, отче, — ответила она, — только кажется, будто кто то отнял у нас что то. Бабця (она назвала её по местному) не могла нам уже ничем помочь. Да мы и не хотели от неё никакой помощи. Но за те пару месяцев, что она у нас доживала, у нас так хорошо пошли все дела, и по бизнесу у меня, и у мужа на работе. А теперь как то стало тяжелее, то тут проблемы, то там. Может, нам кто то «сделал» какие то пакости?
Мы поговорили с ней минут десять, и я попытался разубедить её в чьём то недоброжелательстве и возможной ворожбе. «У вас дома, — сказал я ей, — несколько месяцев была смиренная и непрестанная молитва. А теперь молитва прекратилась. Хотите помощи, начинайте молиться сами, как молилась она».
На том мы тогда и расстались. Я дал себе слово не забыть тот случай и непременно рассказать о нём прихожанам. Рассказать о том, как полезен бывает кажущийся бесполезным человек, и о том, что «безболезненная, непостыдная, мирная кончина жизни» есть, и мы не зря так часто о ней молимся.
Отправлено: 09.04.09 22:15. Заголовок: Мне тоже запомнилась..
Мне тоже запомнилась одна бабушка. Когда я еще работала в КБУДПРФ. Основная масса пациентов находилась там за большие деньги, но встречались очень редко и те, которые каким то образом в прошлом имели отношение к данной структуре. Эта бабушка была из таких. Ей тогда было 80 лет. Маленькая и худенькая. Она сломала руку, когда упала, выходя из подъезда. Через час! дворник заметила ее и отвела к ней в квартиру. Так она со страшным переломом два дня еще что-то делала по дому! Когда ее привезли к нам, она была опрятно одета (она одевалась сама! Одинокая), только извинялась все, что голова у ней не мыта... В отличии от других пациентов она никогда ничего не просила и не жаловалась, все сидела и молилась. А мне так захотелось сделать ей приятно! Помыла ее, с трудом уговорив - она все жалела меня, что работы у меня много, и что я лучше отдохнула бы в это время. Какие же у нее волосы!!! Даже сейчас пишу и мурашки по коже... Она сидела на стуле, а я сушила и расчесывала ее. Ее не было видно за этими волосами - настолько они были густыми! Они стелились по полу и переливались всеми оттенками серебра. А еще она спросила, почему я к ней так отношусь, видно было, что это большая редкость для нее. А я даже не знала, что и ответить...
Отправлено: 09.04.09 23:55. Заголовок: А еще меня поразила ..
А еще меня поразила 90 летняя бабуля (там же), которой поставили тазобедреный эндопротез. Вы можете представить себе, какая это тяжелая операция! Она всегда отказывалась от обезболивающих. А когда я ее спросила, разве ничего не болит, она ответила: "Да разве это боль! Вот в войну - тогда больно было!" Уж не знаю, о какой она боли говорила, физической или духовной. Мне, помню, даже стыдно за себя тогда стало. Пока она лежала, она постоянно была чем-то занята, постоянно делала зарядку, двигалась. И, кстати, эта бабушка ходить (с ходунками, естественно) начала очень скоро после операции.
Быть святым легко. И не стоит саркастично улыбаться. Спросите, как? Да очень просто! Вот, например, я — очень милосердная, сострадательная, чувствительная к чужому горю и лёгкая на подъём для помощи ближнему...
Недавно ко мне на вокзале подошла бабуля. Пальтишко на ней старенькое, изношенное, платочек тонюсенький и ветхий. Едва доковыляв до меня, она ни о чём не просила — просто перекрестилась и молчала. Не верю я, что это была одна из тех попрошаек, о которых сейчас вещает телевидение. Конечно, мне стало её безумно жаль, на глазах заблестели слёзы, в носу защипало. Подумать только, наверное, она была очевидцем Первой мировой. И вот этот некогда столп Отечества стоял передо мной столпом нищеты и старости.
Миленькая бабушка, разве что-то жалко мне для Вас? Уж мне ли не знать, что культура поколений определяется уровнем жизни стариков. Как же обидно мне за Вас! Я лезу в карман, думаю о том, что сейчас награжу бабушку достойной купюрой (хотя это ничтожно мало в сравнении с моим долгом перед ней). И тут... О, ужас! Сумка-то в машине осталась — а в карманах пусто! Пожала я плечами: дескать, нет ничего. Бабушка без тени осуждения отошла к очередному «милостивому жертвователю».
А я осталась стоять... Святость была рядом. Протяни руку — и станешь святым. А я — да, святая, но в душе. Ведь я же готова была... а сумка эта, будь она неладна, всё мне испортила!
Или вот вчера, в сберкассе. Стоя в очереди, увидела мамашу с ребёночком грудным на руках. Служащие в лютый январский мороз впустили беднягу погреться на скамеечке. Вид голодный, загнанный, младенец плачет. Мать выуживает из сумки бутылку с какой-то смесью и суёт её ребёнку. Я стою чуть не плача. План дальнейших действий быстро созревает в голове. Сейчас оплачу счета и сразу же подойду к ней. Скажу, чтобы она ждала меня, а сама — пулей домой. Отдам ей все, все детские вещи, что остались, даже новые! Разве стоит тут считать такие мелочи, когда людям, возможно, грозит голодно-холодная смерть? А ещё возьму дома молоко, хлеб, что там ещё такого есть. О, да жила бы я одна — точно впустила бы их к себе хотя бы помыться и погреться.
Я упоённо внимала своим благотворительным помыслам, думая, что ещё — и ещё, и ещё — могу ей отдать. Тем временем малыш, дососав жидкость из бутылки, умиротворённо уснул, и мать со своими пожитками тихо покинула помещение. «Эй, куда же вы?!» — так и хотелось закричать. Но не кричать же! Я даже с места не сдвинулась, потому что как раз моя очередь — а я уже столько выстояла. Не уходить же сейчас. Ах, как жаль, что вы ушли — мать и малыш! Ведь я же собиралась вам так помочь!
Святая — только тихо, шёпотом, чтобы не кричать, почти неслышно...
А сегодня, спускаясь в переход метро, я увидела бомжа-алкоголика (такие сразу отличаются своим колоритным видом на фоне других). Помня свой прокол с бабушкой на вокзале, я сунула руку в сумку. Так, кошелёк на месте, сейчас дам ему пару гривен. Думаете, нельзя давать на водку? Я не согласна. Зимой это для них единственный способ выжить. Есть-то им нечего и жить негде. Так что для них это не угощение, а лекарство. Но в кошельке только крупные купюры. С такой милостыней он умрёт от передоза, нужно разменять. А он смотрит так... Есть во взгляде этих несчастных что-то такое... Иду, разбиваю деньги, зажимаю в кулаке банкноту. Прямо направляюсь в угол прохода. Но... нет. Его нет! Как и не было. Да что же такое! Наверное, свалил поскорее обменивать собранную мелочь на бутылку! Вот так. А сердце купалось в лучах милости и сострадания...
Святая. Только с опозданием. Не вовремя...
Список моих добрых дел можно продолжить до бесконечности. Я могу не спать ночь, проехав мимо раздавленного кота, и пить валериану, увидев на дороге аварию. Я очень мечтаю о том, как навещу в больнице страждущих, а в тюрьмах заключённых. Мне хочется помочь детдомовским сиротам, может, взять кого-то к себе, стать донором для больных детей...
Ну не виновата же я, что из моих родных (слава Богу!) никто не болен, не сидит в тюрьме, не нищенствует! На донора я не тяну по своим анализам, и воспитать достойно сироту вряд ли смогу... Но душа всё равно просит добрых дел. И я постоянно умиляюсь от своего сердоболия и сострадания к ближнему. Сколько раз я вступалась за обиженных, сколько раз помогала нищим, сколько раз просто была рядом, когда это нужно, сколько раз я смирялась перед обидчиками, тайно повторяя про себя слова молитв.
Сколько раз... сколько раз... только в глубине души, шёпотом, в мыслях, постфактум, понарошку, в снах, в песнях...
Быть святым просто. Вот только что-то не припомню я, чтобы у святой блаженной Ксении или преподобного Серафима Саровского случалось подобное — ну, там, деньги закончились или нищий в ожидании испарился, или больных не хватало для служения. Наверное, святость и состоит в том, чтобы полюбить ближнего, образ и подобие Божие, так сильно, чтобы всё всегда было не в мыслях, а на деле.
Ведь милосердие так и останется пустым звуком, если пребудет только в мыслях. Таким же пустым и бутафорным, как и моя святость.
В этот город невозможно приехать впервые, сюда можно только вернуться. Как возвращается усталый путник домой после долгой разлуки. В лабиринтах генетической памяти человечества Иерусалим живёт так же естественно, как кровь пульсирует в наших жилах. Здесь — начало и венец истории, альфа и омега, вечная смерть и вечная жизнь. На нескольких квадратных километрах земли, в бесконечных временных пластах — как в ладони Господней. Здесь тысяча лет — как миг, и миг — как тысяча лет.
Н. Кошелев. Шествие Христа на Голгофу. Начало 1890-х гг.
«Если забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя», — жадно глотая терпкий воздух святого Города, вторю сладкоголосому псалмопевцу-царю. И сильный Давид, и мятежный Авессалом, и премудрый Соломон — все они оставили свой след в этом городе. Кто — в камне, кто — в небе над камнем. Этот небольшой город вместил в себя столько всего. Он вместил Того, в деснице Которого все города мира.
Верующие трёх монотеистических религий считают эту землю святой. Миллионы иудеев, мусульман и христиан спешат сюда в поисках благодати. Но больше всего в Иерусалиме православных. Их не страшит ни близость войны, ни отсутствие денег, ни жаркий климат, ни чужой говор. Разноцветьем платочков рассыпались в толпе наши мироносицы, они бережно несут свои сосуды, им хватит огня...
***
Эту мироносицу так и зовут — Мария. Она не из Магдалы, а из далёкой Австралии. Но при первом знакомстве принимаешь матушку Марию за монахиню из Саратовской глубинки, — настолько богат её русский. Когда же стайка черноглазой детворы кружится вокруг неё и, щедро одаренная звонкими шекелями, несётся прочь, узнаёшь, как хорош её арабский. Расплачиваясь в лавке с усталым иудеем, она торгуется на иврите, заблудившейся в лабиринтах города иностранке отвечает на чистом английском и учтиво раскланивается по-гречески со знакомым батюшкой.
Она так и останется в памяти неким собирательным образом этого города. Разная, но удивительно цельная, живущая в Иерусалиме — австралийская монахиня с русской душой. Матушка Мария, украинская сестра Елизавета из монастыря Марии Магдалины и Ирина, тоже бывшая украинка из Паломнического центра — эти три жены-мироносицы покажут нам город Христа. Их сосуды полны масла до краёв, и этого света хватит, чтоб осветить дорогу.
***
Уже никто никогда не войдёт в Иерусалим путём Христа. Золотые ворота, которыми Иисус входил в Город, давно замурованы...
А тогда на месте нынешнего арабского кладбища был просто зелёный холм, весь усыпанный народом, встречающим у городских стен Царя. Он вошёл в Иерусалим, как входят победители, не кичащиеся своей победой, с миром. Его сердце не трогали крики ликующей толпы: «Осанна!» Он знал, что пройдет совсем немного времени, и эти же люди будут требовать Его смерти. «Прости им, Отче! Не ведают, что творят!»
Но ещё не названа цена Его крови, и безмятежны Его апостолы. И только Мать интуитивно, сердцем чувствует беду...
Если забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя, Засохни, язык, в устах моих, если не буду помнить тебя, Если не поставлю Иерусалим во главе веселия моего! (Пс. 136, 5-6).
***
Несколько ограждённых от мира старых оливковых деревьев — это и есть Гефсиманский сад. В этом саду Иисус любил молиться. Вот и в последний раз Он пришёл сюда с учениками. Утомлённые апостолы спали, а Спаситель молился чуть поодаль, и слёзы Сына Человеческого обжигали каменистую почву...
За ним пришли, как за разбойником, ночью. Он не противился и не защищался, покорно пошёл за стражниками. Эти камни берегут отзвук Его шагов. И немного странно оттого, что можно вот так спокойно сидеть на ступенях изломанной временем лестницы Хасмонеев и слушать неторопливый рассказ сестры Елизаветы. Но только отец Исаакий открывает Евангелие — мир вокруг сужается до событий той далёкой — или всегдашней? — ночи. И слышно, как потрескивает костёр и Пётр вновь отрекается от Христа. Плач его гулким эхом разносится в тишине палестинской ночи...
***
Последнюю ночь перед распятием Христос проведёт в темнице. Здесь тихо и сумрачно, как в склепе. Сколько стонов и проклятий осуждённых до и после слышали глухие стены этой пещеры? И только Один, не имевший вовсе никакой вины, в тихой молитве готовился здесь взять на Себя грехи всех.
***
В одном из лабиринтов-рукавов старого города — рядом с домиком, принадлежавшим, по преданию, праведным Иоакиму и Анне — католический храм в честь матери Богородицы. Матушка Мария недолго говорит с блюстителем этих мест по-арабски, и мы беспрепятственно идём дальше. Здесь податливое мысли и времени пространство опять расступается — и под нами, метрах в шести, целый затерянный мир. Остатки белых византийских колонн — не что иное, как руины древнего храма, быть может, ещё равноапостольной царицей Еленой возведённого на месте Овечьей Купели. Той самой, где Христос исцелил расслабленного, 38 лет чаявшего этой милости Божией!
На выбеленных временем и солнцем камнях — алые россыпи крошечных маков. Матушка говорит, что такие растут только здесь, на Святой Земле, их называют каплями крови Христовой. Ещё пару метров вниз — и палящий зной сменяется прохладой. Вот оно — сердце Овечьей купели, отсюда вытекала в купальни вода, возмущаемая Ангелом. И первый, кто опускался в воду после движения воды, исцелялся. Мне почти столько же лет, сколько пролежал здесь тот бедный евангельский расслабленный в ожидании исцеления, и я так же жажду чуда...
***
Пёстрая городская толпа растекается лабиринтами узких улочек. Все они ведут к Лобному месту. Впереди — трое приговорённых к смерти, подгоняемые стражниками. Крест Христа тяжелее других, Он падает и снова идёт, и Симон Киренейский подставляет своё плечо под Крест. И у порога Судных врат ещё можно изменить приговор. Но никто не выступит в защиту Осуждённого.
Он пройдёт этот путь до конца.
Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 23, 37-39).
***
Трижды разрушали святой Город до основания, и трижды, как птица Феникс, возрождался он из пепла. То`т город погребен под многометровым культурным слоем, и теперь мы не можем пройти точно по тем улицам, по которым Спаситель шёл на смерть. В этой части города теперь оживлённый восточный базар. И кажется, пёстрая толпа безучастна к событиям двухтысячелетней давности. Группа туристов из Кореи поочерёдно позирует с крестом на плечах фотографу. И крест, и путеводитель по дороге Скорби, и сотни открыток, брелочков и прочих «святых» сувениров с изображением Христа — всего лишь товар. Торговцы, которых Он однажды выгнал из Храма, вернулись сюда снова. Быть может, и Он, неузнанный, ходит улочками Иерусалима и плачет о Городе, не узнавшем времени своего посещения?
***
Справа от входа в храм Гроба Господня — невысокая, но крутая лестница. Там, наверху, — Голгофа. Раньше здесь был холм, высокий ровно настолько, чтобы каждый желающий мог видеть распятого. Чужая смерть должна назидать. Этой казни ждали с особым нетерпением.
Чуть поодаль стояли и плакали три Марии: Мария Магдалина, Мария Клеопова и Мария — Мать Иисуса. Что чувствовала каждая из них? Что чувствовала Та, Которая выносила Бога под сердцем и теперь, онемев от скорби, смотрела на Его страдания?
Толпа глумилась и кричала. Как Он посмел называть Себя Царём, Этот Иисус из Назарета? «Распни Его!» Только один из разбойников, распятый одесную Спасителя, узнал в Нём Царя: «Помяни меня, Господи, в Царстве Твоём»... Чуть слышно вторю словам благоразумного разбойника. Здесь людно, стайка паломников толпится у Креста. Но почему то страшно нарушить звенящую тишину этого места, самую страшную тишину в мире, поглотившую и крики толпы, и дыхание Матери, и стоны умершего за меня Бога. Свершилось!
И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем и сказал: ...придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя... и разорят тебя... и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего (Лк. 19, 41-44).
***
Всего несколько шагов — и Кувуклия, Царская опочивальня, небольшая часовня тёмно-розового мрамора. Здесь почил до времени Царь царей и Господь господствующих. Тихо, словно боясь разбудить Спящего, крадутся ко Гробу бесчисленные паломники. Вот и камень. Он уже отвален, и узкая полоска света освещает каменное ложе. «Господи! Прости и спаси!» — только и успеваешь выдохнуть в тишину маленькой пещеры, ставшей Центром огромной земли, всего мироздания и моего маленького грешного сердца, которое неровно бьётся в моих висках. «Быстро, быстро!» — коротко и строго торопит усталый греческий монах. Пора. Надо дать возможность другим склониться в молитве над скорбным ложем.
...И побежит, не чуя под собой ног, Мария Магдалина к ученикам Христовым, и вложит апостол Фома свои персты в Господни раны, и гулким эхом прокатится по всей земле радостное «Христос воскрес!» И тысячи мучеников отдадут жизнь, не раздумывая, за это знание, и тысячи праведников не узрят смерти, потому что Он победил смерть! И падёт Кровь Невинного на сынов Израилевых, и не оставят камня на камне завоеватели Иерусалима, и будут стараться стереть с лица земли саму память о Нём. Но Он, как обещал, пребудет с нами — во все дни, до скончания века.
***
Я стою посреди шумной площади, я прощаюсь с Городом, ставшим, а вернее, всегда бывшим мне родным. В его терпком воздухе растворилось и моё дыхание. Не знаю почему, но я уверена, что вернусь сюда снова.
Сидим мы летним вечером у костра, печём картошку, а капитан второго ранга, приехавший в Оптину пустынь из Владивостока, рассказывает свою историю:
– Каждый отпуск мы с женой ездили в Крым, но сначала заезжали в Псково-Печерский монастырь к своему духовному отцу Иоанну (Крестьянкину). Приезжаем однажды в монастырь, а там с грузовика гуманитарную помощь раздают – большие такие коробки, тяжёлые. Взял и я для себя коробку. Иду с ней по монастырю, а батюшка Иоанн увидел меня в окно и машет рукой, приглашая зайти к нему.
Захожу к нему в келью с коробкой в руках. А батюшка спрашивает:
– Ты что, нищий?
– Нет, батюшка, хорошо зарабатываю. Машину новую недавно купил.
– Так почему ты берёшь чужое – то, что предназначено больным и нищим? Открой коробку.
Открыл я коробку и ахнул – там одни булыжники.
– А теперь, – говорит батюшка, – иди и отдай эту коробку первому встречному нищему.
Вышел капитан от батюшки, и первой ему встретилась нищенка Шурочка. А Шурочка – дитя разумом, на голове вмятина, один глаз вылез из-под век, и глазное яблоко как шишка торчит. Но более бесстрашного человека я ещё не встречала. Шурочка не боится в мороз и зной жить под открытым небом, хотя её регулярно приглашают к себе домой православные, уговаривая пожить у них. А Шурочка поживёт у них день-другой и убегает. Почему-то ей надо сидеть у церкви и просить милостыню – хотя какая милостыня, если Шурочка ничего не понимает в деньгах и ценит лишь фантики от конфет? Мальчишки отберут у неё, бывало, деньги, а Шурочка лишь равнодушно посмотрит вслед. Но стоит кому-то посягнуть на её фантики, как Шурочка хватает камень и бросается на обидчика.
Отдал капитан коробку Шурочке и на всякий случай отбежал подальше: вдруг запустит в него булыжником? С неё станется. А Шурочка открыла коробку и заулыбалась от счастья: в коробке сыр, сервелат, сгущёнка, а главное – конфеты в нарядных фантиках.
– Никогда бы не поверил, если бы не увидел всё своими глазами, – закончил свой рассказ капитан.
– Для Бога невозможного нет, – сказал послушник из Н-ского монастыря, приехавший в Оптину пустынь на совет к старцу. – Помните, что сказано в притчах: «Благотворящий нищему даёт взаймы Господу». Вот у нас в монастыре был любопытный случай в этой связи.
И послушник стал рассказывать свою историю.
* * *
К сожалению, в этой истории всё легко узнаваемо. А потому, избегая соблазна хвалить или хулить кого-то, передам рассказ послушника в обобщённом виде. В некотором царстве, в некотором государстве в одном старинном монастыре отправили в отпуск отца эконома. А тот на время своего отсутствия поставил управлять монастырским хозяйством своего заместителя, молодого послушника, получившего блестящее экономическое образование в Англии. Сам отец эконом был из практиков – всё знал, всё умел, а получить образование не случилось. Правда, всю жизнь он тянулся к знаниям и буквально благоговел перед своим учёным помощником.
Просматривает тот, бывало, по интернету биржевые новости, изрекая нечто мудрёное о падении индекса Доу-Джонса, а отец эконом интересуется:
– А своими словами это как?
– А своими словами, батюшка, нам за электричество уже нечем платить, а вы разбазариваете всё на прихлебателей. Знаете, сколько стоит прокормить одного нахлебника? Вот, пожалуйста, у меня всё подсчитано. А сколько таких нахлебников в монастыре?
Нахлебников, действительно, было много. Бомжи и нищие облепили паперти храмов, а ведь в обед потянутся в трапезную, чтобы получить свою тарелку супа. А ещё помогали немощным старицам, работавшим прежде в монастыре. От юности они безвозмездно служили святой обители – пекли просфоры, мыли полы, готовили в трапезной, а потом состарились и стали болеть. И отец эконом старался помочь им дровами, выписывал к празднику продукты со склада, а в трапезной сажал на самое почётное место.
Были, наконец, в обители и такие хитрованы-паломники, что умудрялись подолгу жить в монастыре, отлынивая при этом от работы. А порядок в монастыре простой – три дня ты гость, а потом иди работать на послушании. А они поработают день-другой и идут жаловаться монастырскому врачу – здесь болит, там колет. А потом начиналось общее расслабление организма с широко известным диагнозом: лень перешла в грипп. Что поделаешь? В любом обществе есть немощные, хворые люди, но и их питает Господь.
Монастырь всегда кормил болящих и нищих, и обитель не зря называли святой, ибо в годину бедствий монахи сами голодали, но делились последним куском хлеба с обездоленными. А теперь эти древние заветы святости вступили в неодолимое противоречие с рыночной экономикой. Как теперь прокормить нахлебников, если цены на продукты запредельные, налоги грабительские, а за электричество действительно задолжали?
Собственно, отец эконом потому и согласился поехать в отпуск, что вдруг остро почувствовал – его время прошло. И неучи, привыкшие хозяйствовать по старинке, должны уступить своё место таким блестяще образованным молодым людям, каким был его помощник. Пусть покажет себя в работе, а ему, старику, пора на покой.
И учёный эконом себя показал. В первый же день он ввёл одноразовые пропуска в трапезную для штатных монастырских рабочих и для паломников, действительно трудившихся на послушании. Раздавать пропуска поручили древнему монаху Евтихию, уже настолько отошедшему от жизни, что он лишь молча молился по чёткам, и взять у него пропуск мог любой желающий. Словом, первыми обзавелись пропусками именно хитрованы. А рабочие монастыря то ли не знали о пропусках, то ли знали, но ведь некогда бегать по монастырю в поисках отца Евтихия – работа встанет! А в обеденный перерыв обнаружилось – в трапезную без пропусков никого не пускают. И у дверей трапезной собралась большая возмущённая толпа.
Помощник эконома вкратце объяснил толпе тот новый распорядок, когда бесплатное питание отныне полагается лишь тем, кто сегодня работает в монастыре, а посторонним в трапезную вход воспрещён. И тут все, не сговариваясь, посмотрели на бабу Надю, в тайном постриге монахиню Надежду. Сорок лет она проработала в трапезной монастыря, кормила и утешала людей, а теперь тихо угасала от рака в онкологическом центре. Собственно, баба Надя выпросилась в отпуск из больницы не ради бесплатных монастырских щей – ей хотелось перед смертью проститься с родной обителью и подышать таким родным для неё воздухом. Главный инженер монастыря тут же предложил бабе Наде свой пропуск в трапезную, но она лишь молча поклонилась ему и молча же ушла. И было так тягостно смотреть ей вслед, что не один человек тогда подумал: вот проработаешь всю жизнь в монастыре, а потом тебя вышвырнут вон, как старую ветошь, и даже обозначат словами – ты отныне здесь посторонний, а посторонним вход воспрещён.
Позже, конечно, сочинили небылицы, будто в монастыре был бунт и усмирять его вызвали спецназ. Разумеется, ничего подобного не было. Народ в монастыре в основном смиренный. Первыми смирились и ушли нищие, понимая, что монастырь не обязан их кормить. Бомжи, будучи людьми абсолютно бесправными, тоже ни на что не претендовали. Их и раньше из-за неопрятности не пускали в трапезную, но через специальное окошко в притворе выдавали по миске супа и хлеб. На этот раз заветное окно не открылось и бомжи, потоптавшись, ушли. Даже рабочие монастыря особо не роптали, но вместо того, чтобы отправиться за пропусками к отцу Евтихию, они пошли в ближайший гастроном, купили там кое-что покрепче лимонада и, как говорится, загуляли.
Словом, помощник эконома бился как рыба об лёд, пытаясь залатать дыры в монастырском бюджете: резко сократил расходы на питание за счёт введения пропусков, отказал в материальной помощи детдому и прочим просителям, а также ввёл систему платных услуг. Например, если раньше монастырские трактора бесплатно распахивали огороды многодетным семьям, инвалидам и своим рабочим, то теперь эти услуги стали платными.
Нововведений было много, но тем неожиданней стал итог. Вскоре стало нечем платить даже зарплату рабочим, ибо перестали поступать пожертвования от прихожан. И здесь надо пояснить, что монастырь, говоря по-старинному, был кружечный. То есть во время службы идут по храму монахи с подносами, а люди жертвуют на монастырь от своих щедрот. Раньше на подносах высились горы купюр в нашей и иностранной валюте. А тут ходят сборщики по храму неделю, другую, а на подносах лишь медные копейки.
– Отцы, – спрашивают их, – вы хоть на чай собрали?
– На чай собрали, но только без сахара.
Главное, куда-то исчезли спонсоры. На Луну они, что ли, все улетели? А энергетики, потребовав заплатить долги, вдруг отключили монастырь от электричества. В ту же ночь в монастырь забрались грабители, правда их успели вспугнуть. А наутро оттаяли холодильники и нестерпимо завоняло протухшей рыбой.
Нестроений было столько, что забеспокоились даже животные. Лошади тревожно ржали и лягались. А кроткий монастырский бык Меркурий вдруг поддел на рога отца келаря, и тот лишь чудом спасся, успев залезть на крышу коровника. Залезть-то залез, а слезть не может – бык роет рогами землю и бросается на людей, не подпуская никого к коровнику. Сутки бедный келарь сидел на крыше, умоляя вызвать МЧС. Но в монастыре поступили проще – вызвали из отпуска отца эконома. Первым делом тот пристыдил быка:
– Меркуша, Меркуша, как тебе не стыдно? В святой обители живёшь, а так себя ведёшь?
И Меркуша, устыдившись, ушёл в свой загон. Потом отец эконом велел келарю накрыть в трапезной столы по архиерейскому чину, как это делалось при встрече высоких гостей.
– Что, митрополит с губернатором к нам приезжают? – оживился отец келарь, очень любивший парадные приёмы и умевший блеснуть на них.
– Бери выше, отче!
И келарь почему-то вообразил: к ним едет президент, тем более что переговоры о визите президента, действительно, велись. Надо ли объяснять, какой пир был уготован для столь высокого гостя? Золотистая севрюжья уха, расстегаи с сёмгой, жюльен из белых грибов и рыжиков, блины с красной икрой – всего не перечислишь. Келарь очень старался. И он буквально потерял дар речи, когда отец эконом привёл в трапезную толпу нищих и каких-то страшных калек.
– Батюшка, да что вы творите? – закричал в негодовании помощник эконома.
– А творю я то, что творили наши отцы, – спокойно ответил отец эконом. – Читал ли ты, брат, Житие святого мученика архидиакона Лаврентия?
– А-а, того, что сожгли на костре? При чём здесь Лаврентий?
– А при том, что перед казнью царь потребовал у святого Лаврентия открыть, где спрятаны сокровища Церкви. И тогда архидиакон привёл к царю множество нищих, сирых, больных и увечных. «Вот, – сказал он царю, – главное сокровище нашей Церкви. И кто вкладывает своё имение в эти сосуды, тот получает вечные сокровища на Небе и милость Божью на земле».
После этого пира для нищих что-то изменилось в монастыре. Даже погода будто повеселела. А вскоре в монастырь приехали благотворители и не только с избытком заплатили долги, но и пожертвовали деньги на строительство богадельни.
Конечно, бывают в монастыре и сегодня периоды острой нужды. Отец эконом в таких случаях скорбит и всё же старается помочь обездоленным, памятуя мудрый совет царя Соломона: «Пускайте по водам хлебы ваши, и они возвратятся к вам».
А вот этого пускания хлебов по водам учёный помощник эконома не выдержал и перешёл на работу в банк.
* * *
Костёр догорел, и все ушли спать. И только мы с одной инокиней сидели у едва тлеющего костерка, и совсем не хотелось спать.
– А я ведь к Богу через деньги пришла, – засмеялась вдруг инокиня.
– Это как?
– А так. По образованию я химик, и перед перестройкой наша лаборатория разработала технологию производства красителей нового поколения, лучше и дешевле импортных. Передали мы наши разработки одной фирме, договорившись, что будем получать свой процент с прибыли. А в перестройку фирма обнищала и нашу лабораторию разогнали. Где я только потом не работала! Посуду мыла в кафе, торговала фруктами у азербайджанцев. Потом устроилась в книжный магазин. А на прилавке одно бульварное чтиво, гороскопы, магия, и хозяин внаглую пристаёт. Дала я отпор похотливому хозяину, а он избил меня.
Сижу дома злая-презлая и думаю: «Всё, куплю подержанный пулемёт».
– А почему, – спрашиваю, – подержанный?
– Да у меня и на подержанный денег не было. Но я уже до точки дошла – отстреливаться хочу. Тут приходит Наденька, соседка сверху. Хорошая девушка, скромная, добрая, в медицинском училище на пятёрки учится. Да случилась с ней по неопытности беда – ждёт ребёнка, а жених бросил. Мать-уборщица её из дома выгнала, требуя, чтобы шла на аборт. Дескать, сами живём на копейки, а ещё ребёнка кормить? Стонет Наденька в голос, заливается слезами. Жаль ей, сердечной, убивать ребёночка, а только, видно, выхода нет. И тут я так разозлилась, что уже расхрабрилась: Надя, говорю, запомни: русские живьём не сдаются. Да прокормлю я тебя с ребёночком. Не убивай малыша, я вас прокормлю!
Отдала я Наде все свои деньги до копеечки, до сих пор помню эту сумму – 507 рублей 20 копеек. Кстати, Наденька потом замуж вышла и ещё двоих родила. А я осталась тогда без денег, даже хлеб не на что купить. Ладно, думаю, займу у соседки снизу. Спускаюсь вниз, заглянула по пути в почтовый ящик, а там перевод на 50 720 рублей. Оказывается, та самая фирма выжила и, получив прибыль от наших красителей, перечислила нам процент. Но меня поразили даже не деньги, а эта мистика цифр: отдала я на ребёночка 507 рублей 20 копеек, а перевод на ту же самую сумму, но уже с нулями. И тут я заплакала, вспомнив покойную маму. Мама у меня верующая была, всегда бедным помогала и нас учила: «Всё отдал – богаче стал». Только раньше я в Бога не верила, а тут не пойму, что со мною творится – будто мама со мной говорит.
Зашла я в церковь помянуть маму, а там приглашают на экскурсию в Шамордино. Поехала я в Шамордино на день, а задержалась там на год. Монастырь в ту пору ещё только начинали восстанавливать, бедность была невероятная. А тут приезжает в Шамордино один бизнесмен и предлагает монастырю заняться коммерцией, организовав производство сувениров. А я в производстве понимаю. Придвинулась ближе и внимательно слушаю – вполне грамотный бизнес-план с предложением штамповать значки с изображением святых и выпускать полиэтиленовые пакеты с видами монастыря. Затраты копеечные, рабочая сила в монастыре бесплатная, и вполне реально, как утверждает бизнесмен, зарабатывать на этом миллионы. А мать игуменья спрашивает сестёр:
– Что, нужны нам такие миллионы?
– Нет, матушка, – отвечают, – не нужны. Богу и мамоне служить невозможно.
Я про себя возмущаюсь: как это им не нужны миллионы, если в монастыре нищета? Только позже мне открылся смысл того соблазна, когда монастыри пытались превратить в коммерческие предприятия. А тогда мы ушибленные были коммерцией и мечтали разбогатеть. Вот был у меня друг, большой любитель Достоевского. И любил он порассуждать о том, что Бог и вся высшая гармония мира не стоят единой слезиночки ребёнка. А в перестройку он спекулировал просроченными лекарствами и про слезинку уже не вспоминал.
В монастыре всё было другое – непривычное и пока непонятное. Помню, работала со мной на послушании девушка из Сербии Здравка. От сестёр я знала, что на войне у неё убили жениха, мать с отцом и братьев. У меня бы сердце разорвалось от горя, а она работает и поёт: «Христос воскресе из мертвых!» Как можно петь, потеряв близких? Хотела задать ей этот вопрос, но постеснялась. А Здравка без слов меня поняла и говорит:
– Знаешь, когда нас убивали, то стало понятно: надо выбирать – хлеб или крест. И когда мы выбрали крест, сердце стало радостным и свободным.
А ещё меня поразил один случай. В монастыре работала бригада православных мастеров с Украины. И ради Господа нашего Иисуса Христа они брали за работу совсем дёшево, хотя работа была дорогостоящей – надо было перекрыть крышу храма и установить крест. На Пасху и на Троицу украинцы ездили домой, чтобы повидать свои семьи и передать им заработанные деньги. На Украине тогда трудно жилось и люди очень нуждались. И вот перед Троицей собрались они ехать домой, а в последний момент обнаружилось, что монастырю не перечислили обещанные деньги и заплатить рабочим нечем. Что случилось, непонятно, и когда будут деньги, неизвестно. Мать Амвросия плачет и стыдится объявить рабочим, что напрасно их семьи ждут кормильцев с деньгами. А рабочие уже пришли в бухгалтерию за зарплатой, и такие они радостные. Мать Амвросия укрылась от них в храме, пала ниц пред иконами и плачет так, что пол уже мокрый.
Входит тут в храм женщина с большим узлом, в котором увязаны, похоже, буханки хлеба.
– Кому, – спрашивает, – отдать?
– Отдайте за свечной ящик, – говорит ей мать Амвросия, а сама всё плачет.
Наплакалась, наконец, развязала узел, а там пачки денег в банковской упаковке. Отнесла она быстренько деньги в бухгалтерию и бросилась догонять ту женщину. Весь монастырь обыскали, а никто этой женщины не видел, и привратница утверждала, что ни одна женщина не входила в монастырь и не выходила из него в эти часы. Сколько же дивного я видела в Шамордино! А когда над храмом установили крест, то над ним воссиял столп света.
…Инокиня замолчала, и в тишине стало слышно, как в скиту ударил колокол, обозначая, что через пятнадцать минут, в два часа ночи, начнётся полунощница.
– Ох, на полунощницу опоздаю, пойду, – спохватилась инокиня. – Простите меня, что заболтала я вас.
Наталья
Азовия
Пост N: 1682
Откуда: Украина, Мариуполь
Отправлено: 23.04.09 03:22. Заголовок: Очень душевная тема!..
У ног Спасителя вселенной Его Святая Мать стоит, И ангел, светом озаренный, На Искупителя глядит. Всех херувимов он прекрасней И всех архангелов светлей; Венец его блестит всех ярче Сияньем солнечных лучей. Но он безмолвен… Песнь святую В небесном хоре он поет И Богу трепетной рукою Златую чашу подает. В той чаше слезы покаянья Всех согрешивших на земле, Но сохранивших упованье В своей измученной душе. «Прощенье» - имя серафима, Он слезы грешников хранит И с чашей той у ног Христовых Безмолвно день и ночь стоит.
Не будь как все. Не будь,не будь,не будь! Толпа - темна. Толпа - всегда стихия. Имей свое лицо, Свой ясный путь, Живи как должно, А не как другие! Толпа распяла светлого Христа, Толпа его души не разглядела, Хотя и Понтий даже неспроста Уразумел,что тут нечисто дело. Но отступил перед слепой толпой, Послав Христа на страшную кончину, Легко взмахнул недрогнувшей рукой Пред чистым и святым Господним сыном И потому не будь,не будь,не будь Таким как все, А будь угоден Богу, Живи в духовной истинной красе И выбирая верную дорогу.
maler777
постоянный участник
Пост N: 2638
Откуда: Россия, Домодедово
Отправлено: 24.04.09 10:53. Заголовок: Христос Воскресе! л..
Христос Воскресе!
ледиНатальяzubari Стихотворение!Старца Николая Гурьянова(ныне почившего)
СВЕТЛОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ
Весть, что люди стали мучить Бога, К нам на север принесли грачи... Потемнели хвойные трущобы, Тихие заплакали ключи. На буграх каменья обнажили Лысины, прикрытые в мороз, И на камни стали падать слезы Злой зимой ощипанных берёз. И другие вести, горше первой, Принесли скворцы в лесную глушь: На кресте, распятый, всех прощая, Умер Бог, Спаситель наших душ. От таких вестей сгустились тучи, Воздух бурным зашумел дождём. Поднялись, морями стали реки, И в горах пронесся первый гром. Третья весть была необычайна: Бог воскрес, и смерть побеждена! Эту весть победную примчала Богом воскрешённая весна... И кругом луга зазеленели, И теплом дохнула грудь земли, И, внимая трелям соловьиным, Ландыши и розы зацвели.
Каждый видит в слове «семья» что-то свое. Для меня семья – вся моя жизнь. Вот моя мама тщетно старается научить меня правильно писать письменную букву Х, «вредные» половинки никак не хотят соединяться. А вот нарядная, душистая новогодняя елка, и мы с сестренками устраиваем под ней уютный «домик». Папа тоже тут, рассказывает нам витиеватую волшебную сказку. А вот принесенное дедушкой пасхальное яичко, алое с резным золотым крестом. И снова мама, плачущая над моей разбитой первой любовью. Воспоминания, воспоминания… На сердце становится тепло и немного грустно, слезинки просятся на волю. И я тихо молюсь за упокой своих родителей.
Теперь и я – мама. Со старшим сыном пишу доклады о шелкоткачестве в Китае, с дочкой-первоклассницей пишу все ту же букву Х, а самому маленькому читаю вечную «Курочку Рябу» и «Муху-Цокотуху».
Рождение семьи – какое это удивительное таинство! Хорошо помню день своей свадьбы: мне – 21 год, мужу – 23. Молодые и самоуверенные. Муж берет меня на руки и несет на 9-й этаж. Радость и ликование! Женина мама робко отзывает его в сторонку и вместе с отцом благословляет на семейную жизнь иконой Николая Чудотворца. А я неверующая, некрещеная, отношусь к этому как к народному обычаю, не понимая, что именно в этот момент Господь простирает Свою руку над нашей зарождающейся семьей. Спустя 12 лет мы повенчаемся. Оказалось, день нашей свадьбы (2 марта) и день венчания (25 мая) – это дни прославления Церковью одного и того же святого – священномученика Гермогена, Патриарха Московского и всея Руси. «Чудны дела твоя, Господи!». На семнадцатую годовщину мы с мужем, не сговариваясь, пишем друг другу: «Благодарю Бога, что мы вместе». Так вот что значит «едина плоть»!
Самой большой трагедией в нашей семье было отсутствие детей. В течение долгих 6 лет мы бесконечно лечились и ждали, ждали, ждали…Муж, имея веру с то самое горчичное зерно, взывал к Небу. И вот робкая, затаившаяся радость – кажется, сбылось. Поверить в беременность мы с мужем смогли, только когда наш малыш стал аккуратно толкать мамин животик. Но как много боли и скорби ждало нас впереди. Вот он, мой долгожданный сыночек, лежит в реанимации и не хочет самостоятельно дышать. Помню страх и чувство оцепенения, и снова молитва мужа. Сыночек выжил, но началась отчаянная борьба за его здоровье. В 1,5 года нас направили на операцию. И здесь началась моя трудная и долгая дорога к Богу. Молитвы не было, но появилось чувство обиды по отношению к Тому, Кого «нет». А муж по совету очень близкой нашей подруги брал сына и нес на Причастие. Извечный вопрос: «За что?» – терзал мою душу. И только сейчас я понимаю: спрашивать надо не «за что?», а «для чего?». Тогда все становится предельно ясно и просто. Димке было 2 года, мы лежали в очередной больнице, сердце рвалось отчаянием. Среди хаоса мыслей зазвучала одна, настойчиво и громко: «Я хочу верить! Люди не могут мне помочь». И наш Милосердный Господь, зная человеческую немощь, принял и это дерзкое требование.
Я, как добросовестная студентка, стала читать Библию. Но как я ее читала! Все казалось неправильным и несправедливым, сердце и душа отчаянно сопротивлялись. Но, подойдя в своем чтении к концу Ветхого Завета, я сдалась: «Прав Ты был во всех путях Твоих, Господи!».
Прошло еще 2 года, сын встал на ноги и окреп. Узнав о второй беременности, я, уже не сомневаясь, приняла Крещение. Впервые исповедалась и причастилась накануне родов. Утром причастилась, а в ночь родилась наша дочка. Вся семья начала воцерковляться. Дети очень органично росли в Церкви. Дочери было 1,5 года, когда ее голос звенел, перекрывая всех молящихся в храме: «Воистину Воскресе!». Мы же с мужем часто получали от них уроки веры – детской, искренней и чистой. Мы не однажды видели, как скоро Бог отвечал на их молитвы.
В 2005 году наш старший сын затосковал до слез, уж очень хотелось ему маленького братика. Наши с мужем прагматичные житейские увещания не имели успеха. «Буду молиться»,– сказал он нам обиженно. И уже в январе 2006 года родился наш Рыжик, вымоленный младший братик.
Вспоминаю и другой случай. Сын вернулся из магазина в слезах, на него напал мальчик постарше и требовал денег. Собрав все свои душевные силы, советую Диме помолиться за этого мальчика. Но честно скажу, сама мало верю в то, что это как-то поможет. Но через 2–3 месяца сын влетает домой окрыленный:
– Мам, я видел его.
– Кого?
– Ну того мальчика, который напал на меня. Помнишь?
Еще бы мне не помнить!
– И что? – сердце неприятно замирает.
– Он попросил у меня прощения. Я ведь молился за него Богу. И вот видишь.
Я вижу свое маловерие, свою духовную немощь, отворачиваюсь и плачу: «Слава Тебе, Боже!».
Укладываю детей спать, и дочь неожиданно спрашивает:
– Мам, а на небесах ты покажешь нас своей маме?
Я задумываюсь: мама умерла, не дождавшись моих деток. Ни одного из них она не видела.
– Обязательно покажу,– наконец отвечаю я.
– А она обрадуется?
– Ну конечно! Она очень сильно переживала за меня, что у меня нет детей.
Глазенки сияют от счастья:
– А я когда ложусь спать, иногда молюсь за твою маму и за дедушку Борю.
В разговор вступает сын:
– Мама, а вы молитесь за сына тети Тани?
Месяц назад он был на его похоронах.
– Да, сынок.
– Я тоже молюсь,– задумчиво говорит он.
А я радуюсь, видя первые росточки любви к людям.
Нужно ли детям ходить в храм? Да, да, да! Дочери было 2,5 года, когда мы с ней, проводив старшего в школу, пошли в храм. По дороге моя дочь расшалилась, вырвалась и побежала по высоким ступеням храма и в итоге – упала. Я же, пылая от негодования, под пронзительный крик: «Я хочу в храм! Я хочу к Боженьке! Я больше не буду!» – унесла ее. Всю дорогу до дома она проплакала, а я думала, что это будет ей уроком. Но урок оказался для меня. Буквально через несколько дней я так сильно порезала ногу, что не смогла выходить из дома. На Вербное воскресенье муж с детьми уехал в храм, а я плакала и повторяла: «Я все поняла. Прости меня, Господи». В тот год на Пасху Господь так и не допустил меня к Причастию.
А вот и наш трехлетний непоседа и отчаянный шалунишка. Следим за ним все вместе, но уследить не можем, что-нибудь да натворит. Но сейчас он достает довольно потрепанный «Молитвослов для самых маленьких» и старательно раз пятнадцать подряд выводит: «Богородице Дево, радуйся…». Старшие умиляются: «Пап, мам, слышите? Молитвенник наш». А вот он сидит за столом, старательно лепит из пластилина шарики и поет: «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже». Я стою за его спиной и улыбаюсь: «Всякое дыхание да хвалит Господа!».
Листаю странички своей памяти, как много их: трудных и скорбных, радостных и светлых, печальных и тревожных, приятных и нежных. Это и есть наше семейное счастье. Заходим с мужем в детскую: белые, пушистые, сладкие наши детки мирно посапывают, разметавшись во сне. Мы смотрим на них и улыбаемся: «Слава тебе, Господи!». Тихо благословляем и закрываем дверь. Завтра новый день, полный забот, хлопот и суеты, еще одна страничка нашей счастливой семейной летописи.
леди
"Молчаливая" галлюцинация
Пост N: 6955
Откуда: Россия, Коломна
Отправлено: 08.06.09 14:50. Заголовок: Это не рассказ, а ст..
Отправлено: 11.06.09 11:58. Заголовок: Вера Снится мне ночн..
Вера
Снится мне ночной причал На родной реке. Веры тонкая свеча У тебя в руке. Ты пойми, что в этой мгле Нет ни близких, ни родных, Что несчастных на земле Больше всех других… Разве знали в детстве мы, Веря в Божий свет,— От тюрьмы да от сумы Нет зарока, нет… Только птицы прокричат, Только вздрогнет вдалеке Веры тонкая свеча У тебя в руке. …Ты поверь в иную жизнь На иной меже, Ты поверь и помолись О моей душе. Есть непознанная даль. Ты поверишь, ты поймёшь: Есть любовь, и есть печаль, Остальное — ложь. Всё мне снится по ночам: В дальнем далеке Веры тонкая свеча У тебя в руке. От небесного луча, Что на грешный мир пролит, Веры тонкая свеча В темноте горит…
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 152
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
и поучительные! Я в некоторых себя увидела 
Наткнусь на что-нибудь - вылложу. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
